ПОСЛЕ ПОБЕДЫ Это было больше полутора десятков лет назад, когда победили в одной южной республике. Из того, о чём стоит говорить, я решил рассказать всего о трёх случаях. Я давно забыл, как звали тех людей, но не забыл то чувство стыда и бессилия, которым сменилось ощущение весны и победы. Первая жила в селе со своим мужем. За несколько месяцев до того его уволили, и он перебивался случайными заработками. Родня жены была против того, чтобы та выходила за него замуж, так как он был беден. Один раз я видел её, когда они ждали первенца, второй – когда его потеряли. Мы с напарником-кавказцем сидели с её мужем за столом и ели жижиг-галнаш, а она нам прислуживала. Согласно местным обычаям, женщины обедают отдельно от мужчин, а когда мужчины сидят за столом, женщине полагается лишь приносить и уносить блюда. И молчать, когда говорят мужчины – даже самому заговорить с ней было бы нарушением этикета, обмениваться репликами с ней мог лишь муж. Она была в чёрном, как обычно принято у местных женщин, но чернее привычной одежды казалось её лицо, скрывавшее боль. Даже ходила она с посудой в тот раз нараскоряку, как-то осторожно и нелепо ставя ноги. За день-два до этого её родственники привели свою угрозу в действие: когда мужа не было дома, они приехали, забрали её, увезли далеко в больницу и там насильно сделали аборт. По словам мужа, родственники не хотели, чтобы у неё был от него ребёнок, но он надеялся, что всё-таки всё наладится. Больше я их не видел. Особенностью местного гостеприимства считается, что гость под защитой хозяина, но вне домовладения эта защита не распространяется. Считалось, что через некоторое время он навёл на нас засаду, и лишь по счастливой случайности мы туда не попали. По-хорошему надо было бы разобраться и выяснить, но всё было не до того, так что до конца командировки я там просто не бывал. Вторая жила в главном городе республики. Она была русской, но муж её был местный, они прожили вместе много лет и вырастили сына. Сын её, кажется, погиб; муж, возможно, тоже – или же, возможно, бросил её – я постеснялся спрашивать. Во всяком случае, когда началась вторая кампания, они ещё жили в городе вместе, но о муже она рассказывала в прошедшем времени и жила одна. Мы сидели на кухне в её квартире на верхнем этаже хрущёвки и смотрели на однотипный дом напротив, где был полностью разрушен лестничный проём. Сделаю отступление. Вообще, полностью целых домов в городе почти не осталось, если это были не новостройки и не восстановленные здания, то как минимум следы от осколков присутствовали. Разрушенные дома, характерных для бывшего СССР типов – когда массовое жилищное строительство случилось «с Москвой, Украиной, Уралом». Так вот, руинам я не удивлялся и как-то совершенно привык. Но мне чётко в память врезалось своё удивление, когда оказался на несколько часов в столице соседней республики и увидел там целые дома посреди мирной жизни. Это казалось чудовищно неправильным, не зиявшие ранами многоэтажки ощущались как что-то не то, от них веяло какой-то неуютностью и чужеродностью. Мне потребовалось некоторое время и целенаправленные усилия, чтобы вновь к ним привыкнуть. Она была одной из последних, покидавших город перед штурмом и одной из первых, туда вернувшихся. Их дом уцелел, но там уже побывали мародёры. Рассказывала, как радовались за соседей из дома напротив, так как лестница обрушилась и имущество в верхних квартирах осталось нетронутым. Но через некоторое время мародёры всё-таки как-то ухитрились добраться даже до верха и обчистить квартиры, к которым было не попасть по лестнице. Между стёклами в окне, через которое мы смотрели на эту пятиэтажку, лежали какие-то продукты. Окно выходило не на солнечную сторону, и, возможно, это была хоть какая-то возможность их сохранить среди летней южной жары. Не жалуясь, женщина рассказывала, что холодильник, когда обокрали её квартиру, тоже унесли, а без него продукты портятся. На другой холодильник у неё денег не было. Хотя видел её я всего лишь один раз в жизни, у меня потом случился мальчишеский порыв купить за свой счёт ей новый, но напарник весомо сказал, что не надо. Она была медиком – не помню, врачом, фельдшером или медсестрой – но помню, как она рассказывала про то, что было после возвращения в город. Больниц для местного населения почти не было, и она несколько месяцев ходила туда на работу, чтобы лечить людей и оказывать им первую помощь. Дорога была неблизкой, а в городе постреливали. Запомнилось, как собираясь на работу и возвращаясь, она несколько отодвигала платок к затылку, чтобы были хорошо видны седые волосы – в надежде, что снайпер увидит их и не станет стрелять в пожилую женщину. Потом ей это время не зачли в стаж и не оплатили. Она приходила в местный дом правительства – и там сытая чиновница от медицины заявляла ей, что работала она без соответствующего документального оформления, свидетельства пациентов в расчёт не берутся, так что это не считается. Женщина уже далеко отошла от дома правительства, когда там прогремел взрыв. Здание обрушилось, многие погибли и были ранены. Она поспешила на помощь. Да, ей с наглой ухмылкой отказывали люди, которые получали гораздо больше её – и, по её словам, надо было бы ей в отместку отказаться возвращаться. Но она вернулась – и не покладая рук несколько часов помогала тем, кто не помог ей. Третья была из числа местных жителей славянской национальности. Их там осталось мало: большинство погибли или – кто мог – сбежали. А у её мужа родни не осталось, и ехать было некуда. Ему было лет 20, ей – около восемнадцати–девятнадцати. В том году они поженились. Славянской внешности, скромная, приходила пару раз вместе с ним к нашему забору. Русские там были в самом низу социальной лестницы, семья бедствовала, мои начальники подумывали его как-то к нам пристроить, а наши, в том числе я, давали ему порой немного денег, когда он приходил. Жил он не в самом центре республики, а где-то неподалёку. Сложно передать его эмоции, когда однажды он пришел весь избитый и рассказал, что его жена в больнице. Ее, беременную (не на поздних сроках), тоже избили и изнасиловали в его присутствии. Помощи он не просил. Потом, на следующий раз, он приходил с женой (ребенка удалось сохранить). Мне было совестно смотреть этим людям в глаза, потому что я понимал, что ничем помочь не могу. И он сам, и мои товарищи понимали, что милиция просто не будет заниматься заявлением от русского; наоборот, может сообщить нападавшим, из числа местных жителей. Я ограничился всего тремя случаями. Можете сказать, что они нетипичны для страны, что это пережитки, давно ушедшие в прошлое, которые никогда не могут повториться. Я не знаю. Я знаю, что воочию наблюдал победный конец, до которого вы собираетесь вести.