«И ДЛИНЕН КАЖДЫЙ ЛИСТ…» 18 февраля 1927 г. состоялась встреча «Углегрызов», на которой начали читать в оригинале «Сагу о Вёльсунгах». «Очень приятной» назвал эту встречу в дневнике К.С. Льюис: она прошла «гораздо лучше, чем раньше». Приобретённый им экземпляр «Саги» он прорабатывал с помощью перевода У. Морриса. 24 февраля в шестом выпуске журнала «Исследования в области англистики: обзор за год» был опубликован обзор Толкина «Филология: общие труды (1925)». По-русски он был издан в составе сборника «Чосер как филолог» в переводе и с комментариями С. Зоновой (см. также заметки о предыдущих подобных обзорах «Филолог-обозреватель» https://vk.com/wall-146787020_2968 и «Да процветают филология и археология» https://vk.com/wall-146787020_5584). На сорока шести страницах Толкин рассматривает около двадцати четырёх книг и статей. Джон Гарт пишет о профессоре: «Когда академическая работа ложилась на его плечи тяжким грузом, он порой мечтал оказаться в лесах вместо того, чтобы корпеть над печатными страницами. Долгий обзор, в котором рассматриваются тысячи страниц статей и книг по филологии, он начинает с цитаты: «Хорошо летом, “когда леса блестят в росе и длинен каждый лист” – сколь отрадно прогуляться в таких кущах! Нет надобности вчитываться в листы». В оригинале фраза звучит аллитерацией: «When shaws be sheen and shrads full fair and leaves both large and long», – и Гарт поясняет: «Shaw означает «лес», sheen здесь – «сияющий», а shrad – [светлая] поляна». В хрестоматийном переводе Н. Гумилёва строфа звучит: «Когда леса блестят в росе / И длинен каждый лист, / Так весело бродить в лесу / И слушать птичий свист!». Подстрочный перевод выглядит так: «Когда леса сияют, поляны все светлы, а листья широки и длинны, хорошо прогуляться в светлом лесу, чтобы слушать пение малой пташки», и Димитра Фими указывает, что Толкин включает в свою речь и слова, следующие за теми, что представлены в прямой цитате: «хорошо» («весело», merry) и «прогуляться» (walking). Гарт комментирует: «Эти строки из средневековой баллады «Робин Гуд и Гай Гисборн» свидетельствуют об идее зеленого леса как царства свободы. Свободу зеленого леса в английской культуре олицетворяет Шервудский лес в Ноттингемшире, в котором благородный разбойник Робин и его «веселые молодцы» оказывали сопротивление тирании короля Иоанна. Но истинные истоки легенды о Робин Гуде могут быть гораздо старше этого монарха XIII в.». Фими пишет, что «несчастный» учёный, вынужденный солнечным летом корпеть над листами чужих трудов, которые «too large and long» («слишком длинны и широки» – здесь обыгрывается приведённая выше цитата) напоминает ей собственную работу. «Однако есть и другой, более густой лес, в котором некоторым приходится бродить: там корни уходят глубоко в древность, тропы замысловаты, а листы чересчур длинны и объемны. Но мы, злополучные невольники книг, должны читать лист за листом (кто больше, кто меньше), и не все оно нам в радость», – делится с читателями Толкин, особо отмечая объём деревьев вида «Festschrift» – «Юбилейный сборник». По словам Фими, «Бедняге Толкину надо было не просто написать обзор одной книги, но изучить и дать «экспертный, критический комментарий» на все важные книги своего направления (филологии) за год. Нет необходимости уточнять, что это включало: чтение (или как минимум пролистывание!) большого количества публикаций, отбор работ, которые подходили бы под определённую ему тему (и подборка должна была основываться на его собственных критериях – филология охватывает некоторые иные области исследований, а с другими взаимодействует) и обеспечение интеллектуального и информативного комментария, а также попытку выделить общее и увидеть тенденции развития в науке. Я также должна заметить, что книги, которые Толкин включал в эти свои три обзора, были не только на английском – он читал их и на немецком, французском и даже современном исландском». Приведём лишь пару примеров, демонстрирующих, как Толкин обращается с таким, казалось бы, сухим занятием, как рецензирование, мастерски употребляя метафоры. Рассматривая «последнюю работу великого ученого Карла Бругманна», посвящённую синтаксису, над которой тот работал до 1919 г., Толкин высказывает предположение, что самая важная и интересная часть – «та, что посвящена назывным предложениям и происхождению глагола-связки», вопросу с неизбежностью весьма спорному. «Поневоле задумаешься, почему довольно-таки ненадежные результаты сравнительной фонологии при сопоставлении с приложением компаративного метода к другим языковым особенностям оказываются столь солидными и заслуживающим доверия. Природа вещей такова, что лучше всего сохраняются скелеты. Палеонтология спасает из небытия скорее костяк, чем плоть, и о крике тираннозавра она мало что скажет. История языка возрождает для нас много словоформ, но все богатство их интонации и полнота значения от нас ускользают – напрасно надеяться вернуть синтаксис и идиомы навсегда ушедшего прошлого. Увы, неизбежно, что мелькнувшая на первых страницах grauе Vorzeit [седая старина – нем.] предстает перед нами совершенно гипотетической и окутанной мраком неизвестности». Автора работы «Слова и идиомы» Пирсолла Смита Толкин уличает в «филателистическом отношении к своему языку»: его списки идиом «несомненно имеют личную ценность и почти не имеют общественной, как и полагается маленькой коллекции марок. В других разделах книги приятный стиль делает весьма удобочитаемым то, что является, надо признать, лишь сентиментальным путешествием или серией разнообразных сентиментальных прогулок по излюбленным тропинкам английского языка. Ничего особенно нового не собрано, ибо для этого пришлось бы потрудиться проложить новые тропы – или расчистить старые. <…> Не вполне ясно, что Пирсолл Смит понимает под «строгим филологом». Похоже, семантика – это не по его части. Может показаться, что филология рассматривается как дисциплина, «строго» ограниченная начатками фонологии. Это тем более примечательно, поскольку из главы III ясно следует, что трудно разобрать, чем же лексикограф и специалист по истории слов в итоге отличается от исследователя литературных идей. Разграничительная линия между лингвистикой и литературоведением столь же воображаема, как и экватор, – при приближении к тому и к другому мы, несомненно, ощущаем некий жар, – но и «строгой филологии» в природе не существует. Конечно, тот или иной филолог может специализироваться в какой-то узкой области, но это уже совсем другая история. Историка озадачит утверждение, что корабли Альфреда якобы строились по датской модели, вопреки свидетельству короля, что они вовсе такими не были и имели другую форму, размер, скорость, осадку и мореходность. «Строгому филологу» тоже найдется к чему придраться, – например, он захочет знать, почему при выяснении различий между общим и специфически северным набором морских терминов слова flood и east [прилив, восток – англ.], как и многое другое, попадают во вторую категорию. Возможно, этот «строгий филолог» чересчур педантичен, ибо автор отказывается от именования «филолог»; но человек, который называет нам во время прогулки имена растений, не освобождает себя от ответственности за неточную информацию, утверждая, что он не ботаник». Завершается обзор опасениями по поводу возможного поглощения английского языка американским диалектом: «Для многих самоочевидно, что язык окаменеет и умрет, если его слишком долго искусственно поддерживать в качестве литературного или культурного посредника ради сохранения хоть сколько-нибудь постоянной общности на столь обширной территории со столь разнообразной историей. Будем ли мы прилагать усилия к тому, чтобы сохранить полноценную жизнь разновидностям английского языка, или же займемся их реанимацией после того, как «английский» превратится в унифицированную, но мертвую книжную латынь, – достичь цели возможно только через дивергенцию различных диалектов. <…> Какое бы особое предназначение и беспримерная слава ни ожидали в будущем язык Соединенных Штатов, остается только надеяться, что мы <англичане> эту судьбу не разделим». #JRRT_биография #JRRT_произведения