«СИЛЬМАРИЛЛИОН» ПРИСЦИЛЛЫ На следующий день после публикации «Сильмариллиона», 16 сентября 1977 г., Присцилла Толкин выступила в книжном магазине центра Чёрч-Хаус в лондонском районе Вестминстер. Кроме неё, на мероприятии выступали издатель Рейнер Анвин, биограф Хамфри Карпентер и секретарь Толкиновского общества Джессика Йейтс. Композитор Дональд Суонн не смог присутствовать по болезни. «В этой краткой речи я должна выбрать некоторые из множества, на мой взгляд, достойных упоминания вещей в «Сильмариллионе», который мне кажется живой связью с отцом, каким я его знала и продолжаю помнить. Но в качестве введения мне бы хотелось отдать должное мистеру Найджелу Састинсу за приглашение выступить по этому превосходному поводу и за такую восхитительную организацию мероприятия; во-вторых, моему брату Кристоферу, за его талант, преданность и гигантский тяжёлый труд, результатом которого всего через четыре года после смерти отца стало то, что у нас есть эта книга; в-третьих, мистеру Рейнеру Анвину и его издательской фирме, за то, что она у нас будет прекрасно выпущена. Говоря теперь об отце в связи с «Сильмариллионом», в первую очередь, я естественно думаю об его даре рассказчика историй. С самого раннего детства я помню, как отец рассказывал мне сказки на ночь, и на память мне приходит ясный образ, как в погружающейся во тьму комнате, когда я ложилась спать, он пересказывал мне историю Рапунцель и то, как её принц пел для неё у подножия башни, в которую она была заточена, предлагая ей спустить её золотые локоны. Мне это вспомнилось, когда я читала "Сказание о Берене и Лутиэн"», когда Лутиэн спасается из заточения на буковом дереве, спустив свои волосы, «а в красоте её было заключено заклятие сна» <неточная цитата>, так что стражи поддаются чарам, а она отправляется вслед за своим возлюбленным Береном. В «Сильмариллионе» мы видим множество более кратких сказаний, вплетённых в одно большое сказание о Творении и Истории, напоминающее о глубокой простоте песни Бильбо «Дорога вдаль и вдаль идёт». Мой отец был способен придумывать истории большого и малого масштаба, и воображение его питалось как самой простенькой сказочкой, так и великими историями нашего мира. Когда это связано с его научной работой и его восприятием романа, а также науки о языке, вы получаете – те, у кого схожие вкусы – могучую смесь, наблюдаемую в этой книге, возможно, даже больше, чем в любом другом его произведении. Размышляя об его воображении, полагаю, что как и его научная работа, книга была несказанно североевропейской в каждой детали его глубочайших привязанностей и страхов. Идеи, пробуждённые тяготами долгих, тяжёлых, жестоких зим, дразнящая красота краткого цветения весной и летом и печаль созерцания ещё одного возвращения во тьму; символизм тьмы и света постоянно передаёт в этой книге добро и зло, отчаяние и надежду. Такой климат также питал те добродетели, которые он столь высоко ценил: героизм и стойкость, верность и преданность, как в любви, так и на войне. Любовь к морю, представляющая собой столь мощную тему в «Сильмариллионе», также, возможно, была таким источником тоски богатого воображения, потому что реальный опыт у него был не слишком велик . Я сопровождала его, когда он впервые увидел Италию в 1955 г., и он был глубоко тронут и тем, что оказался так близко от центра христианства – хотя до Рима мы на самом деле не добрались – и, полагаю я, красотой и некоторыми добродетелями юга, с его жизнью, теплотой и жизнерадостностью. В Венеции он, наконец, увидел своими собственными глазами красоту великого города на воде, и то, как много порождено красотой воды и её ужасом в «Сильмариллионе». Опять же, в своей занятой жизни он провёл мало времени на море, но возможно, долгое морское путешествие при возвращении в трёхлетнем возрасте из Южной Африки осталось устойчивым источником воображения, основанным на неудовлетворённой страсти. Безусловно, как и в тысячах других семей в 1930-е годы и до сих пор, ежегодно он неизменно брал нас на море, каждый сентябрь, а порой второй раз в марте, когда даже на южном побережье Девона – не на дальнем севере – проявлял перед нами своё восхищение дикими штормами и приливами, так что аккуратная маленькая набережная в Сидмуте (курорт, где мы отдыхали) казалась хрупкой и нелепой. В его историях много дикого и страшного, но есть и другая сторона: любовь к порядку, отражавшаяся в его любви к растениям и садам, и удовольствии, которое доставляло ему создание и обустройство садов, а также ухаживание за ними. Роскошные сады великих городов Запада и Средиземья с одной стороны и маленькие садики хоббитов в Шире, где выращивают картошку, – и то и другое выражало одну из тех форм творчества, что оставались весьма дороги моему отцу. <…> Позже он на самом деле сожалел, что не практиковался на скрипке, когда был мальчиком, так что его опекун, что вполне понятно, убрал дорогостоящий инструмент и прекратил эти уроки. Поэтому сила и красота музыки опять же, возможно, представляют жившее в моём отце чувство неудовлетворённой тоски. Это одна из наиболее трогательных для меня тем в «Сильмариллионе», где она проявляется как великая тема Творения в начале. Знаменательно, что единственными композиторами, на которых мой отец действительно, как я помню, обращал внимание, были Сибелиус, самый северный из композиторов, особенно на такие произведения как «Туонельский лебедь», и Вагнер из-за того, что он воссоздал «Песнь о Нибелунгах» в форме музыкальной драмы. По случайному стечению обстоятельств, единственный известный мне раз, когда мой отец ходил в <театр оперы и балета> «Ковент-гарден» – это на представление части цикла о «Кольце», когда я была ребёнком. Он пошёл с К.С. Льюисом и сел на галёрке. Они обнаружили, смутившись, что за исключением ещё одного человека, они единственные во всём зале были в повседневной одежде. Этот другой человек в антракте исчез и вернулся в полном вечернем костюме. Это смутило их окончательно, и спасло их лишь начало следующего акта. <…> Будучи единственной дочерью своего отца, я осведомлена обо всём том, что говорилось о положении женщин в его историях. Поэтому в «Сильмариллионе» меня, в частности, привлекла сила любви, особенно сила любви между мужчинами и женщинами, наиболее заметно показанная, вероятно, в «Сказании о Берене и Лутиэн», а наиболее трагично, вероятно, в «Сказании о Турине Турамбаре». В этих историях женщины не предстают всего лишь пассивными или домашними созданиями, а разделяют с мужчинами отвагу, физические трудности и гордость. В этой связи выдающимся примером является ответ Арэдель своему брату Тургону, когда он пытается утвердить свою власть над ней: «Я – сестра твоя, а не служанка, и за пределами твоих границ выберу путь, который покажется угодным мне». Наконец, в этой книге много трагедии, и я полагаю, больше, чем в любых других его историях. Под трагедией я подразумеваю скорбь по утратам и потерям, какими бы ни были их причины. Как и все глубоко чувствительные люди, он неизменно ощущал страдания этого мира и постоянную разрушительную силу зла. Мы беспрестанно это видим в ниспровержении и разрушении великих твердынь, таких как Менегрот, Нарготронд и Гондолин, достигающем кульминации в жестокой и ужасной истории Падения Нуменора. Присутствует здесь чувство опасности красоты, как при создании Сильмарилей Феанором, и в гибельной тенденции к искажению любви во всех сотворённых созданиях желанием обладать, следствием чего становится дисгармония в отношениях между Богом и Его творением. Есть здесь и трогательность отваги перед лицом зла и разрушения, и прочитав о множестве выдающихся храбрых поступков в «Сильмариллионе», которые, кажется, оказались напрасны, я вспоминаю собственную его фразу из литературоведческой работы «Чудовища и критики»: «за героизм расплачиваются смертью» <перевод М. Артамоновой>. Однажды я услышала от него, что было продемонстрировано, что нигде человек не проявляет больше героизма, чем в способности шутить перед лицом ожидающей каждого смерти. Как хорошо известно, у него была стойкая религиозная вера и надежда, что зло в конечном счёте не победит. Начало «Сказания о Берене и Лутиэн» открывается словами: «Среди преданий о поражениях и скорби, что дошли до нас из тьмы тех дней, есть и такие, в которых сквозь рыдания проступает радость, а под тенью смерти таится бессмертный свет» <Перевод Н. Эстель>. Он и сам шутил хорошо и постоянно, как запомнят все, кто его знали. Мне бы очень сильно хотелось, чтобы он мог оказаться здесь этим вечером, чтобы шутить с вами и разделить ваше удовольствие от его творчества». #JRRT_интерпретации #JRRT_рядом