Владимир Маяковский  В поцелуе рук ли,  губ ли,  в дрожи тела  близких мне  красный  цвет  моих республик  тоже  должен  пламенеть.  Я не люблю  парижскую любовь:  любую самочку  шелкамиразукрасьте,  потягиваясь, задремлю,  сказав —  тубо —  собакам  озверевшей страсти.  Ты одна мне  ростом вровень,  стань же рядом  сбровью брови,  дай  про этот  важный вечер  рассказать  по-человечьи.  Пять часов,  и с этих пор  стих  людей  дремучий бор,  вымер  город заселенный,  слышу лишь  свисточный спор  поездов до Барселоны.  В черном небе  молнийпоступь,  гром  ругней  в небесной драме, —  не гроза,  а это  просто  ревность двигает горами.  Глупых слов  не верь сырью,  не пугайся  этой тряски,-  я взнуздаю,  я смирю  чувства  отпрысков дворянских.  Страсти корь  сойдеткоростой,  но радость  неиссыхаемая,  буду долго,  буду просто  разговаривать стихами я.  Ревность,  жены,  слезы...  ну их! —  вспухнут вехи,  впору Вию.  Я не сам,  а я  ревную  за Советскую Россию.  Видел  на плечах заплаты,  их  чахотка  лижет вздохом.  Что же,  мы не виноваты —  ста мильонам  было плохо.  Мы  теперь  к таким нежны —  спортом  выпрямишь не многих, —  вы и нам  в Москве нужны,  не хватает  длинноногих.  Не тебе,  в снега  и в тиф  шедшей  этими ногами,  здесь  на ласки  выдать их  в ужины  с нефтяниками.  Ты не думай,  щурясь просто  из-под выпрямленных дуг.  Иди сюда,  иди на перекресток  моих больших  и неуклюжихрук.  Не хочешь?  Оставайся и зимуй,  и это  оскорбление  на общий счет нанижем.  Я все разно  тебя  когда-нибудь возьму —  одну  или вдвоем с Парижем.