Славянск: дышу и слышу. Дмитрий Стешин Первая ночь в Славянске встретила меня качественным артобстрелом. Интенсивность и так нарастала с каждым днем, а к нашему прибытию в город достигла плато ( по Шульгину, кто понимает). В эту ночь укры пытались попасть по штабу ополчения, с перелетом в метров 300 накрыв последние этажи домов по улице Ленина. Помню, как долго собирал "тревожный" рюкзачок, а грохот разрывов все приближался к гостинице. Удар и дробная осыпь осколков - черти сыпали горох в пустое жестяное ведро.Помню, как прыгал через три ступени в бомбоубежище, краем глаза отмечая огромные световые окна на лестнице, прикрытые лишь кисеей, дымчатой, как мой разорванный сон. В бункере мне не показалось и я быстро заскучал.Сыро, душно, народ бухает. Из осыпавшегося цемента торчат ржавые металлоконструкции и сочатся слезами конденсата. Минут через тридцать я для себя решил: "да ну нах, задавит тут, как крыс сорвавшимся лифтом...". Куприн в айпаде надоел своим сплошным ****остраданием, хотя я читал его с легким чувством гордости, которое должно было телепатически уязвить укроартиллеристов с горы Карачун.Пока эти гомосеки занимаясь нацбилдингом, подтаскивают по грязи к своим гаубицам вымазанные в пушсале снаряды, настоящие интеллигенты гордо читают русскую классику. И даже от виски отказались - так велико их презрение, так безбрежно их спокойствие. Я закурил цигарку, и, помахивая воображаемым стеком с костяной ручкой, выбрался на свежий воздух, всего лишь раз ударившись головой о какую-то трубу. В вестибюле гостиницы истерила хозяйка нашего бедлама по имени Лена, она еще не привыкла к новой реальности и зашипела испуганно на мой фонарик. Объяснять что-то Лене, означало потерять самоуважение. Я прикрыл пол-линзы своего крохотного фонарика подушечкой указательного пальца, и синий прозекторский свет приобрел уютные, будуарно-розовые оттенки. Женщина со сложной судьбой моментально успокоилась: - Может заберете вашего? В углу вестибюля, втиснутый в закуток у входных дверей, стоял и молчал человек. Средних лет, с брюшком, в руке телефон. Прохожий,заскочил к нам, когда начался обстрел. Я, мягко и ласково, насколько смог, дотронулся до рукава: - Ты чего тут стоишь? - Стою... - выдохнула тень. - Пойдем, я тебя в бомбоубежище отведу? Тут три шага, пойдем! Я осторожно потянул его за рукав, но мужчина еще сильнее втиснулся в свой закуток. Понятно, ступороз. Вдалеке грохнуло, я вздрогнул, он - нет.Посидел рядом с ним на ступеньках минут десять, но, неугомонная Лена, залегшая на куче броников у несущей колонны, подняла базарный хай. Сначала ее позицию демаскировали строки Куприна, чернеющие на белом экране моего планшета, потом она озаботилась сохранностью моего тела. Я сидел четко напротив гостиничных дверей, а как вылетают стекла от близких взрывов я видел еще в Гори. И как стеклянные ятаганы на целую ладонь входят в обшивку дивана подобно стрелам Робингуда. Плюнул и пошел к себе в номер. Засыпал в блаженной истоме и просыпался обмирая от ужаса. В голову мою бил кузнечный молот и голова звенела, готовая лопнуть, как перекаленная рессора. Где-то во дворах,совсем рядом,по гаубичным позициям била "Нона", посылая увесистые приветы украинской национальной интеллигенции от русской интеллигенции, причем, дореволюционной реинкарнированной закваски.Что невозможно в реальности, но вполне состоялось на практике. В ненакрытом гаубицами Д30 штабе ополчения, отчаянно грустил Игорь Иванович, в уме подсчитывая расход дефицитных снарядов. Прошла уже неделя с моего возвращения из Славянска, но я все равно, каждую ночь просыпаюсь в этом городе. В той самой комнате. Тяжелый полумрак, бьет кузнечный молот. Я пытаюсь понять, где я, но понимаю лишь одно - пока жив. Дышу и слышу.