Россиянская архаика. Или как совки реальность ломают. I. Старый спор. Разговор о месте России в мире, о ее причастности к Западу (странно, что нет разговора о причастности к Востоку – это наводит на некоторые размышления) начался полтора века назад и с определенными перерывами возникает вновь. При этом этот «разговор» по сути за все это время так и не подверг осмыслению некоторые базовые, как мне кажется, причины возникновения и развития самого себя. Если не рассматривать сейчас вообще всю эту проблематику под углом истории, экономики или чисто политики, то в сухом остатке получатся несколько психологических комплексов, которые и воздействовали на участников «разговора». Здесь надо сразу отвлечься: «разговор» на уровне рационального мышления возможен только при условии наличия носителей такого мышления. В России первые носители появились лишь в первой половине XIX века – если так оценить Чаадаева, Герцена, славянофилов вроде Аксакова и западников типа Грановского. Опять же, не углубляясь в различия между сознанием Востока и Запада, между различиями в отношении к окружающему миру, времени, пространству, личности и т.п. вещам, из которых естественно вытекает возможность вообще появления такого «разговора» (для Востока культуры «разговора» нет и не существует) стоит отметить, что количество участников «разговора» тогда в России было крайне невелико. Единицы. «Разговор» в данном случае понимается как рациональное обсуждение, постижение. Естественный психологический комплекс заключался в том, что необходимость «узнать» или определить место России в мире (Европе), найти для нее некий Идеал, упиралась в слабое понимание объектов разговора: собственно Запада, и собственно России. Но если с первым ситуация была все-таки лучше – его можно было «пощупать», проанализировать европейскую интеллектуальную рациональную мысль, поучаствовать в «разговоре» с ее носителями, то со вторым было крайне затруднительно. Дело в том, что «разговор» естественным образом упирался в тупички идеологических, или мифологических построений, мифологем. Причин этому было несколько, и здесь можно выделить как романтизм участников дискуссии, так и полное отсутствие в исторической и политической традиции России какой-либо рациональной интеллектуальной мысли вплоть до 19-го века, и как следствие – «разговора». Соответственно полностью отсутствовал рациональный опыт, не было носителей рационального, не был выработан «программно-лексический код», который позволял бы вести обсуждение на рациональном уровне. Фактически западники и славянофилы искали «место» России исходя из ряда идеалистических установок при отсутствии необходимых для рационального разговора инструментов. На деле получалось так, что, обсуждая фундаментальную проблему ее пионеры вынуждены были вносить в традицию самих себя. Тем не менее, сама дискуссия стала первой и, пожалуй, единственной попыткой рационального разговора в России. Если проследить эволюцию, то не трудно заметить, что те же славянофилы в ходе нее постепенно отказывались от поиска Идеала в допетровской эпохе, с другой стороны западники отходили от идеалистическо-мифологического тезиса «что все плохо в России». Впрочем, рациональных выводов сделать так и не удалось – дискуссия оказалась слишком растянутой, слишком подверженной влиянию «извне» и, кроме того – сказался недостаток опыта рационального разговора. Ключевой проблемой тут был тот факт, что если дать рациональную оценку Запада участники дискуссий все же могли попытаться, то сделать тоже самое в отношении России – нет. Это объяснялось тем, что участники дискуссий, люди по меркам своего времени и страны весьма образованные, не выработали все же рациональных критериев оценки (до них это сделать в России вообще никто не мог). А, будучи изначально заложниками идеалистических установок и мифологем (например – пресловутая «общинность» в России) они пришли к невольному конструированию мифа. Поэтому совершенно закономерно, что в конечном итоге «разговор» съехал на уровень перепалки между «западническими» и «славянофильскими» газетами по поводу «роли центра мирового славянства», «враждебности германо-романской Европы», выразившись в конечном итоге в строчках Тютчева «умом Россию не понять» (это если не пробовать, ИМХО), в показушном ношении косовороток и других частей «типично русского» национального костюма. то есть окончательно уйдя в плоскость мифологического сознания. Став мифом, эта дискуссия затем повторялась неоднократно, но как и в рамках любого мифа – на уровне тиражирования психологических образов, переживаний, ощущений, постоянно замыкаясь на себя (ввод образа-мифологема-мифологема-миф), все более карикатуризируясь. Миф не линеен, он замкнут на себя, образуя смысловое кольцо. Поэтому это движение по кругу затем продолжалось вплоть до захвата большевиками власти, и периодически оно возникает и сейчас. Но, это уже в чистом виде даже не мифологический разговор, а архаичный, который от дискуссий конца XIX века, пожалуй, единственное что отличает, так это переход уже на стадию невнятного бормотания (пример: обмен экспрессиями вроде: «сталинская система была конкурентоспособной» - «нет, она загубила миллионы людей» и т.д.). Таким образом, первая и единственная в истории России, рационального «разговора» так и осталась лишь попыткой. Все последующие возвращения к теме этой попытки ничего нового в концептуальном смысле дать не смогли. Даже «Вехи», несмотря на их значительность и почти удачную попытку объяснить на рациональном уровне философию русской истории и политики не вызвали «разговора». Ибо их адресат – постзападническая и постславянофильская интеллигенция уже были отягощены мифологемами, да и сами авторы сборника не сочли нужным «встать на четвереньки и обрасти шерсткой» - то есть, четко выбрать адресата и закодировать соответствующим образом язык общения с ним. При отсутствии субъектов разговора как с одной, так и другой стороны его, как и следовало ожидать, не получилось, а поствеховская мысль сошла опять на уровень кухонной лексики и аналогичного по концептуальности бормотания в газетах, салонах и т.д. Последующие возвращения к теме носят уже комичный характер как у Гумилева, либо откровенно мифологический, как у Зиновьева. Одной из главных причин этого, помимо самой по себе азиатской реставрации после 1917 года, которая смела тонкий слой носителей рациональности в России, было – как ее следствие, тотальная архаизация и архаическая мифологизация политического и социального сознания в стране. Это был объективный процесс, связанный как с тем же уничтожением пресловутого «слоя», так и с форсированным созданием новой «псевдоинтеллектуальной элиты», то есть – советской интеллигенции. Требовать от нее повторения попыток «рационального разговора» было бы уж чересчур. II. Архаика. Архаичное сознание можно рассматривать как самый древний и имманентно присущий пласт сознания у человека. Карл Юнг отмечал, что в мышлении современного человека содержится большой объем архаической логики, которая прикрыта рациональным опытом и представлениями. По его мнению, она базируется на архетипических структурах коллективного бессознательного. Итогом проекции архетипов на сознание являются мифы, сказки, образы, догмы и табу. При этом само по себе архаическое сознание отличается от собственно мифологического, это как бы его нижний этаж. По всей видимости, архаическое сознание присутствует - если находить ему аналогию в социально-политической области (политической антропологии) в догосударственной стадии. То есть, в первобытных племенах. В современном обществе в России мощным очагом архаического сознания, а также фактически центром его репродукции и распространения являются «зоны» (собственно речь идет вообще о XX веке). «…Это не что иное, как неизжитый реликт догосударственного существования человека. Преступный мир самоорганизуется в архаические жесткие структуры — банды, преступные группы, «семьи», кланы. Зрелая преступная группа имеет достаточно сложную структуру, включающую лидера, сублидера, трикстера (провокатора), основную массу — «бойцов» и «периферию» или внешний пояс. Такая система порождает целостное пространство социального бытия. Иными словами, это древнее, чрезвычайно устойчивое социокультурное целое. Преступный мир рождает свой этос, в котором легко узнать этос воина-варвара… Высшая моральная доблесть состоит в верности воровскому закону, в презрении к карам и «ментам» — противостоящим вору агентам государства. В идеальных образах «вора в законе» мы легко узнаем Свенельдов и Святославов, Сфенкелов и Икмаров…Культура тюрьмы создала чисто первобытное табу — «западло». Это архаическое табу качественно отлично от моральных или правовых запретов в культуре большого общества. В определенных случаях нарушение этого табу, в том числе и случайное, автоматически ведет к утрате нарушителем своего статуса и переходу его в касту париев» (И. Г. Яковенко. «Цивилизация и варварство в истории России» https://ons.gfns.net/1996/4/04.htm#2). «Зона» формирует архаические по сути ритуалы, табу, предписания, которые регламентируют жизнь, кастовую структуру, утверждение в которой также связано с ритуалами. Резюмируя, автор говорит, что «зона» — ничто иное, как пространство, где главенствуют модели культуры и социальности каменного века и самой ранней стадии государственности. Этот материк живет в теле российского общества, пропуская через себя пугающе большой процент граждан» (Там же). Важным моментом для понимания роли архаики в общественном сознании в современной России является понимание причин ее появления. Если в традиционном обществе архаика относительно незаметна, она скрыта мощным пластом более высокого мифологического сознания, то она может быть искусственно продуцирована государством в ситуации перехода к новому типу социальных и экономических отношений. В этом смысле СССР является достаточно уникальным социально-политическим явлением, где архаизация сознания была произведена масштабно и в краткие сроки. Тюрьмы, лагеря, поселения, депортации превращались в мощные очаги архаического мышления, этакий плавильный котел, который имел все возможности для репродукции. При этом в этом котле происходило перемешивание как тех слоев населения, у которых архаика была не изжита – крестьян, либо уже изжита – квалифицированные рабочие, инженеры, остатки старой «элиты», так и тех, кому она была имманентна присуща – уголовников, маргиналов. Такое «перемешивание» не могло не воздействовать и в целом на все общество, а также государственный аппарат, в котором изначально было представлены выходцы из маргинально-уголовной и примитивно-крестьянской среды. По мнению Яковенко, все это привело к тотальной архаизации общества, что вылилось в слияние языка общества с языком зоны, в глубокое и тотальное проникновение в общество архетипов, ритуалов, обрядов «зоны». «Общество болеет «зоной». Феномен ' тюрьмы несет в себе особую, завораживающую притягательность. Такая притягательность амбивалентна, здесь присутствуют и страх, и тяга. В основе этого феномена лежит некий резонанс. «Зона» раскрывает подсознание общества. Выявляет мощь неизжитых раннеархаических слоев ментальности, которые актуализируются, реагируя на соответствующую феноменологию. На самом деле «зона» — один из ликов бытующей в русской народной культуре утопии Опонского царства. И тот факт, что сознание обычного массового человека откажется с этим согласиться, указывает на его конфликт с собственным подсознанием, которое заставляет неоправданно часто прибегать к словам и образам из, казалось бы, отторгаемой реальности» (Яковенко). Это важно понимать и при анализе политической и социальной ситуации в нынешней России. Жизнь по «понятиям» - это также результат рекультивации в обществе архаических норм. Соответственно сами «понятия» являются нормами, при этом «рациональные» законы существуют лишь как некая эфемерная реальность, абсолютно не пересекающаяся со стремительно архаизированным обществом. Примером здесь может быть тезис «делиться надо!» - вполне архаический, но который продуцируют не только маргинальные слои населения, но и высшее руководство страны. В этом смысле необходимо констатировать полную и окончательную победу социально-культурной революции в России в XX веке - «верхи» и «низы» оказались одинаково криминализированы и одинаково архаичны. Одним из последствий этого процесса является то, что он продолжает продуцировать архаику, пусть в несколько иной форме (уже не «классической зоны») и далее. Такая культурная инерция приводит к тому, что «ранние уровни человеческой природы» вполне естественно в России подавляют и преобладают над рациональным (Яковенко). Поэтому российское общество окончательно превратилось в «макро-племя», представителям которого объяснять смысл словосочетания, допустим, «правовое общество» абсолютно бессмысленно – в «макро-племени» просто нет таких определений, нет таких ассоциаций, нет такого опыта. Там есть понятия, есть «разводки», есть «наезды», есть «откаты». Есть, наконец, тезис «надо делиться». С учетом всего вышесказанного стоит также отметить тот факт, что взрыв архаики в России смел остатки прикрывавшего ее до поры до времени социалистического мифа и привел к появлению в социально-политической и культурной жизни российского «макро-племени» новых, архаических мифов. И это был вполне объективный процесс. Продолжение следует. Источник: https://users.livejournal.com/_devol_/543.html