Ленин не приедет. Почему новые эмигранты не будут менять Россию По мере того как Россия все более осознает свою самодостаточность и силу, значительное число ее образованных и самостоятельных граждан пакуют чемоданы, собираясь в эмиграцию. Количество людей, покинувших страну и обосновавшихся за границей, сегодня превышает даже показатели начала 1920-х годов, когда в России разворачивалась по-настоящему величайшая ее трагедия ХХ века. Разумеется, уезжают совсем не так, как в те годы – потеряв все и не видя перед собой перспектив. Люди не спасаются, а просто едут жить дальше, не бегут, а спокойно начинают новую жизнь. В современном глобальном мире поменять несколько стран, в которых ты живешь, – не катастрофа, а во многом показатель успешности. С перемещением на Запад «другой России» смещается и фокус политической активности: из-за границы все чаще выступают бывшие политкаторжане и депутаты Государственной думы, предприниматели и интеллектуалы. Проводятся конференции и семинары. Создаются новые русскоязычные средства массовой информации – с учетом изменившейся эпохи, по большей части в интернете. И над всем этим неявно витает дух того времени – дух томительного ожидания скорого краха «нового большевизма». Однако, на мой взгляд, он, как и много лет тому назад, имеет все шансы рассеяться бесследно. Я более чем уверен в том, что формирующаяся сегодня в Европе и Америке новая российская диаспора окажется намного успешнее, чем возникшие в результате прежних волн исхода. Уже сейчас она контролирует активы, превышающие ВВП Российской Федерации – и в перспективе диспропорция будет расти. Из страны уезжают менеджеры и предприниматели – некоторые по отдельности или с небольшой командой (как Павел Дуров), а некоторые целыми коллективами (как работники компании Game Insight). Утекают «мозги»: когда еще в 2009 году в «Ведомостях» было опубликовано письмо проживающих за границей российских ученых, его подписали около ста специалистов мирового класса. В странах ЕС россиянам выдано около 3 млн видов на жительство, и их число растет. Однако сама по себе успешность эмигрантского сообщества является главным залогом того, что «сверхновые русские» (которые в России были опорой оппозиции) в эмиграции станут скорее политически нейтральными людьми, чем превратятся в силу, угрожающую путинской России. Влияние же политиков и диссидентов, стремящихся говорить с Россией или о России из-за ее пределов, окажется намного меньшим, чем когда бы то ни было, причем по нескольким причинам. Во-первых, российские диаспоры, и это показала их довольно долгая уже история, не сохраняются как нечто единое: русские прекрасно ассимилируются среди европейских народов и встраиваются в новые общества. Собственно говоря, тот «русский мир», который состоит из добровольно покинувших Россию людей, не является диаспорой – в отличие от того, который состоит из тех, кто остался в республиках бывшего СССР. И для тех, кто приехал на новое место, гораздо важнее карьера, уровень доходов, обычные бытовые проблемы, чем «мысли о Родине». Они уезжают не затем, чтобы засобираться обратно через несколько дней после того, как в России что-то радикально изменится, как это сделали Ленин и его соратники в марте 1917 года. Поэтому сама риторика эмигрировавших (или постоянно выступающих за рубежом) оппозиционеров, рассказывающих о скором крахе режима и призывающих соотечественников не терять связи с родиной, не доходит до адресатов. Более того, она выглядит смешно, так как в большинстве своем именно диссиденты не могут в любой момент вернуться в Россию, тогда как большинство живущих в Европе и Америке россиян (даже и получивших второй паспорт) не имеют с этим проблем. Во-вторых, что даже более важно, политики-эмигранты – притом, что среди них много честных и достойных людей с принципами и убеждениями – не смогут в нынешних условиях стать популярными и в самой России. Пока все в стране обстоит хотя бы относительно благополучно, их будут считать «бесящимися от жиру» и ослепленными ненавистью к президенту Путину людьми, на которых не стоит обращать внимания. Свою роль играет и «враждебность» окружающего мира, с которым эти люди ассоциируются в сознании большинства отечественных обывателей. Если же ситуация резко ухудшится, в экономике начнутся серьезные проблемы, а режим станет более репрессивным, поучения со стороны тех, кто прекрасно «отсиживается» за рубежом, станут тем более ненужными. Я не говорю о том, что продолжительное отсутствие в стране существенно искажает представления о реальном состоянии дел и порождает бессмысленные иллюзии близости перемен, которыми и живут оппозиционеры, но которые раз за разом рассеиваются, порождая все более заметное разочарование у тех, кто готов был бы поверить в близость «желаемого будущего». В-третьих, любые перемены требуют того, чтобы у их провозвестников появлялось все больше сторонников – однако сегодня из-за рубежа звучат те же голоса, которые критиковали режим с самого начала 2000-х годов, и ничего нового они не предлагают. Каждый новый «оппозиционный» проект сразу же подбирает очередную порцию тех «последовательных демократов», которые оказались не у дел в связи с крахом предыдущего. Проекты по «изучению» России множатся, новые интернет-ресурсы возникают постоянно, аудитории некоторых из них оказываются достаточно большими, но все это в гораздо большей мере видимость действия, чем само действие. Ничего подобного появлению широкого общественного движения ни в среде российских эмигрантов, ни тем более в самой России под воздействием всего этого не наблюдается. Недовольные стареют, но не меняются – практически так же, как это происходило в конце 1920-х – начале 1930-х годов. Более того; чем больше проходит времени и чем больше отрываются они от страны, тем меньше остается шансов на то, что они будут востребованы в России даже в случае, если время радикальных перемен все же наступит. Это происходит в связи с существенной особенностью России как культурной и социальной среды. Недавно Борис Акунин сказал, что «в России живут бок о бок два отдельных, нисколько не похожих друг на друга народа, и народы эти с давних пор люто враждуют между собой». Он, может быть, и излишне резок, но в целом прав, а специфика нашей страны состоит в том, что водораздел между этими народами проходит не в политической плоскости, а в социальной, ценностной, и интеллектуальной. Эмигрантские сообщества практически всегда не только отличались от обществ, из которых они произошли, но и были им враждебны: французские роялисты в Европе на рубеже XVIII–XIX веков; русские революционеры на рубеже XIX и ХХ веков, волна белоэмигрантов; люди, покидавшие гитлеровскую Германию в начале 1930-х, – все они были абсолютными антиподами обществ, которые они оставляли. В современной российской ситуации ничего подобного нет: уезжающие делают свой осознанный выбор в пользу той среды, которая им ближе. Они покидают страну не для того, чтобы ее потом изменить, а оттого, что вполне осознают невозможность такого изменения; если бы они были готовы к коллективному, а не индивидуальному действию, они остались бы в России и боролись за перемены в стране. Сейчас же «революционные» настроения уходят из России вместе с эмиграцией, но в отличие от 1900-х или 1920-х годов последняя не накапливает «взрывоопасный потенциал» за границей. И именно поэтому, широко открывая двери «на выход», власти могут не опасаться того, что опасность когда-то постучится обратно. Если обратиться к опыту революционных эмиграций, можно увидеть, что большевистское сообщество за рубежом было фактически единственным, которому впоследствии удалось вернуться в страну и, возвратившись, радикально изменить ее исторический путь. Конечно, видные политические фигуры разных стран проводили в эмиграции значительную часть жизни – можно вспомнить таких непохожих друг на друга людей, как аятолла Рухолла Хомейни, проведший 15 лет в Турции и Ираке, или Фернандо Энрике Кардозо, 17 лет находившийся во Франции в годы военной диктатуры. Однако аятолла был скорее символической фигурой для всей иранской нации, и крах режима сделал его приход к власти неизбежным (что далеко не очевидно в случае, например, Михаила Ходорковкого, предлагающего себя «в случае чего» на пост и.о. президента). Бразильский же профессор вернулся на родину за восемь лет до того, как был избран президентом страны, и за год пребывания в должности министра финансов сумел положить конец продолжительной гиперинфляции. Все эти эмигранты воспользовались результатами народного протеста, а не сами создали принципиально новую реальность. Однако в современной российской ситуации я бы не рассчитывал даже на такую роль эмиграции. С одной стороны, нынешние уехавшие в большинстве своем выглядят не слишком убедительно в амплуа противников режима: наиболее заметные из них либо были его частью, либо получили огромные выгоды от его существования. С другой стороны, все они представляют собой скорее группу диссидентов, чем серьезную политическую силу – и потому даже если и смогут как-то поспособствовать упадку режима, то вряд ли будут в состоянии им воспользоваться. Мы прекрасно помним, что никто из mâitres d'esprit, которыми многие из нас восхищались в конце 1980-х, не стал заметной политической фигурой. Иначе говоря, вывод выглядит довольно простым. Процесс выезда за рубеж растет (если не принимать в расчет уезжающих мигрантов из стран СНГ, то отток вырос с 20–25 тысяч человек в 2008–2010 годах до 80–100 тысяч человек в 2014 году, и он окажется наверняка выше в 2015-м), и это только те, кто оформляет иммиграционные визы. В 2014 году около миллиона россиян получили в посольствах стран ЕС и Северной Америки визы для учебы или работы. В лотерее на американскую грин-карт подали заявки 265 тысяч наших сограждан. Желающих остается много, но отъезд россиян за рубеж не должен рассматриваться как тренд, сколь-либо угрожающий существующим порядкам и дающий какие-то надежды оппозиции. Это своего рода процесс обретения субъектности и суверенности той частью населения страны, которая и составляет «другую Россию». Эта Россия признает невозможность переустройства России официальной и декларирует свое стремление к индивидуальному самоопределению. И то общество, которое она оставляет позади, не является для нее значимой референтной точкой в будущем. Именно поэтому, на мой взгляд, российские «политики» или специалисты по России, считающие свое мнение существенным для других, не выживут за пределами страны. Им предстоит либо превратиться в социологов и экономистов, востребованных в новой среде, и доказать свой профессионализм и деловые качества (идеальным примером такого эмигранта я бы назвал Сергея Гуриева), либо пережить глубочайшее разочарование от осознания собственной бесполезности. Новый Ленин не приедет больше в Петроград, а если и приедет, то его появление пройдет не слишком замеченным. Интеллектуалы и политики, утратившие в России влияние и власть, не вернутся в страну на белом коне. Как говорит русская пословица: «с глаз долой – из сердца вон». Судьбы же России будут зависеть от мыслей и поступков тех, кто остается в стране, – и какими бы эти мысли и поступки ни оказались, они будут мыслями и поступками большинства. Источник: https://slon.ru/posts/58614