Павел Лунгин: Мне кажется, что это настоящая трагедия с еще неоцененными последствиями. Горькое поражение гуманистической культуры. Потому что сила Франции была как раз в том, что она легка, радостна, приятна для жизни. Она пыталась создавать эту равную жизнь для своих граждан, формируя внутреннюю общность, настаивая, что любой араб — такой же француз, как остальные французы. Поэтому столь мощной системной была политика для эмигрантов, помощь социально неустроенным, разветвленная сеть арабских магазинов, кафе, интернациональные школы. Все делалось для интеграции. Поэтому расцениваю последние события как ужасную трагедию гуманистической идеи вообще. Они отказываются от ценностей, которыми мы дорожили со времен Эпохи Возрождения. Что от хорошего отношения человек становится лучше, добрее. Что не может от добросердечного отношения он впадать в варварство. И, знаете, что меня особенно потрясло? Это были смертники. Смертники — во Франции, с ее культом жизни! Даже во время террористического акта в редакции «Шарли Эбдо», убийцы пытались уехать, умчаться, закопаться. И вот все эти люди в черном. С шокирующей легкостью они выбрали смерть как некое противостояние гуманистической европейской идее жизни. То, что «религия смерти» начинает укореняться в головах ортодоксов, необратимая драма. Надо сказать, что я жил как раз в этом квартале, где расстреливали кафе. Хорошо знаю Десятый и Одиннадцатый округи, праздничный театр Bataclan, возникший как кафе-шантан, бульвар Вольтер, ведущий к площади Республики… Все это близкие места. И когда думаю, что они стали ареной смерти, меня охватывает чувственный ужас. Выключена подсветка Эйфелевой башни. Как будто на легкий, остроумный, сверкающий Париж накинули беспросветный черный траур.