Дмитрий Алтуфьев СУДЬЯ ДРЕДД: НЕ ТОТ ГЕРОЙ Ты погубил свою жизнь, чтобы воцарился Закон. Я погубил Закон, чтобы воцарилась жизнь. Рико Мы рассмотрим классический голливудский фильм 1995г с точки зрения Рене Жирара, чьи мысли наиболее полно позволяют раскрыть сюжет этого героического эпоса (более свежий вариант, где действие происходит в одном здании, носит эпизодический характер и для нас не представляет интереса). Мифологическая карта фильма такова: чудесное зачатие героя; соперничество с братом; тяжелое испытание; катавасия, т.е. схождение в страну мертвых; примирение с отцом; возвращение в мир живых; смертельный поединок и триумф. Жирар в «Насилии и священном» пишет, что в основе любого общества лежит учредительное жертвоприношение, призванное устранить раздоры, соперничество, зависть, ссоры между собратьями, восстановить в коллективе гармонию и усилить социальное единство. То, что было до жертвоприношения, отвергается коллективной памятью и до потомков не доходит. Жирар экстрактировал проблемы Города, которые пытаются решить судьи со своими негодными средствами, т.е. применяя Закон. Разгул насилия в Городе вызван вовсе не социальным неравенством: в самом начале фильма показана война блоков в одном и том же районе, где противники неотличимы друг от друга. Дело в том, что цивилизация — не что иное, как упорядоченная система различий; именно присутствие дифференциальных интервалов позволяет индивидам обрести собственную «идентичность» и расположиться друг относительно друга. Мы видим Город как апогей секулярного мира, где релятивизм начисто съел сначала религию, затем мораль. Остатки правопорядка и иерархии поддерживаются лишь террором судей, силой оружия и тюремной системой. Это закономерное развитие трендов, ставших предельно заметными в 1990-е. Феномен киберпанка как формы массовой культуры помимо прочего в том, что разница между стратами населения носит не качественный, а лишь количественный характер и задается числом дензнаков и доступных стволов. Все иерархии стерты. Более поздний тренд 2000-х на развитие социальных рейтингов в виде цифрового концлагеря вроде китайского призван предотвратить ситуацию Города через тотальный контроль онлайн и искусственную иерархию рейтингов. Но в Городе ничего этого нет, и авторитет власти утрачен полностью. Проблема лежит именно в сфере этики, что смутно подозревает обделенный интеллектом Верховный судья. Потому-то судьи стараются придать своему Закону черты религиозности. Это видно по томикам Закона, заместившим ритуальные библии, и подобию миссионерства – традиции отставных судей уходить в пустыню, чтобы нести Закон ее диким обитателям. Отсюда решение назначить Дредда преподавателем этики кадетам (весьма сомнительное). Но из фильма видно, что квазирелигиозное восприятие Закона не выходит за пределы корпорации судей и не трогает население. Р.Ж.: Когда разлагается религия, то под угрозой оказывается не только физическая безопасность, но и сам культурный порядок. Институты утрачивают жизненную силу; каркас общества оседает и рушится; сперва медленная, эрозия всех ценностей стремительно нарастает; распасться может вся культура в целом, и в тот или иной момент она действительно распадается, как карточный домик. К безумному соперничеству, к беспощадной борьбе между людьми из одной семьи или одного общества приводят не различия, а их утрата. Современный мир мечтает о равенстве между людьми и инстинктивно склонен усматривать в различиях, пусть они и не имеют ничего общего с экономическим или социальным статусом индивидов, лишь помеху к гармонии в человеческих отношениях. Вне города, в Проклятых землях, отставной Верховный судья и Дредд встречают реликты утраченного – религию, теплящуюся в среде местных фрименов, и Правосудие в образе слепой женщины с весами. Важно, что религия в форме примитивного культа зарождается за стенами Города, на пустошах ничей Земли между Городом жизни и царством мертвых в виде тюрьмы Аспена, как культ Яхве появился некогда в синайской пустыне между Землей Обетованной (Ханааном) и Египтом, местом заключения. Из чистилища Аспена в первые минуты фильма прибывает трагикомический персонаж Ферги, чтобы ввести нас в курс дела - жить по Закону в самых густонаселенных кварталах Города (трущобах) невозможно. Поток насилия просто несет Ферги по ветру как лист на протяжении всего сюжета. Роль Ферги в том, чтобы показать зрителю, что простой человек, слишком слабый и слишком мирный для городской войны, не может избежать участия в ширящемся насилии. Извержение насилия по Жирару раскручивается приводом мести. Месть — это ответное насилие, обеспечивающее новый виток раскручивающегося кризиса. Угрозу мести устраняет судебная система. Она не подавляет месть: она четко ограничивает ее единственным наказанием, исполнение которого возлагается на специально предназначенную для этого верховную власть. Решения судебных властей всегда выносятся в качестве последнего слова мести. Но в Городе все не так – и потому прибытие судей на поле боя вызывает объединение враждующих сторон против палачей. Р.Ж.: Как только нескончаемая месть устранена, ее начинают называть частной местью. Это выражение подразумевает и месть общественную, но второй термин антитезы никогда вслух не произносят. В первобытных обществах есть только частная месть. Таким образом, искать общественную месть нужно не у них, а в полицейских обществах, и только судебная система может составить искомую пару. Когда общественная месть в лице судей обретает всеобъемлющий характер террора Закона, не подкрепленного иным авторитетом, кроме насилия - т.е. при полном отсутствии священного - возникает самоподдерживающийся бунт, к-й обретает характер общественной мести законникам. При этом судьи начинают мстить убийцам судей - и так общественная месть с их стороны вырождается в частную. Через стирание различий, вызывающее взрыв насилия, происходит важнейшая инверсия, остающаяся скрытой, как грань между мятежом и революцией, о которой в финале говорит Рико. Характерно, что в сюжете всего два интеллектуала, и оба выведены злодеями – это член Совета судей Гриффин и антигерой Рико. Гриффин понимает, что текущая система обречена. Если месть — это бесконечный процесс, то ею насилия не остановишь; наоборот, остановить нужно саму месть. Жертвоприношение — это насилие без риска мести. Чем острее кризис, тем «драгоценней» должна быть жертва. Убивать жертву преступно, поскольку она священна… но жертва не будет священной, если ее не убить. Неприкосновенность законника преодолевается применением к нему Закона. Это снова этические соображения, недоступные лучшему судье Города легендарному Дредду, назначенному в жертву. И тут мы переходим к теме чудовищных близнецов. Применять против них насилие значило бы попасть внутрь порочного круга нескончаемого насилия, значило бы попасть в ловушку, которую пагубное насилие расставило сообществу, породив близнецов как мифологических монстров, пишет Жирар. Поэтому близнецов «оставляют», то есть выбрасывают за пределы сообщества, покидая в таком месте и в таких условиях, что их смерть неизбежна. От всякого прямого насилия против анафемы тщательно воздерживаются. И потому Рико после смертного приговора остается жив, спрятанный в царстве мертвых – в Аспене. И потому Дредд после смертного приговора остается жив, покидая Город в тюремном челноке. Судьба возвращает ему свободу, используя для этого нападение фрименов-людоедов. Интересно, что выброшенный, извергнутый из чрева Закона Дредд становится более человечным; однако настоящей метаморфозы не происходит. Дело в том, что в мифе преображение героя зависит от глубины его погружения в иной мир. Дредд так и не долетел до Чистилища – исправительной тюрьмы, его изверг из лодки Харон – по своим соображениям, но так или иначе Дредд провел в пустыне всего пару дней, причем никогда не оставаясь один, а это важно – и вернулся в Город. Рико же отсидел в Аспене много лет, в одиночной камере, в забвении, общаясь лишь со своим тюремщиком. Вот два культурных героя – но кто из них Прометей? Разобраться в этом помогут их контрастные спутники. Боевой робот оттеняет именно человеческие чувства Рико, его способность выходить за рамки – что является преступлением Закона. Робот – отражение чудовищного близнеца Дредда, ставшего лучшим городским судьей потому, что сам является биороботом, неспособным отклониться от заложенной программы – Закона. И если у «отрицательного героя» изначально руки в крови, то «положительный герой» покрыт кровью с головы до пят – не считая сотен или тысяч людей, отправленных Дреддом в тюрьму за переход улицы в неположенном месте. В их числе и Ферги, спутник Дредда, смягчающий живостью нрав этого биомеханоида, умеющего только убивать. Нравы судей раскрывает, казалось бы, незначимый эпизод, где Дредд реагирует на попытку мажора привычно подкупить представителей Закона (уголовное преступление) уничтожением собственности, а не тюремным сроком. В мифе изгнание приводит героя к осознанию своего Я – и это конец одиночества: с Рико это произошло, с Дреддом – нет. Рико играет свою игру, Дредд на это неспособен. Создание целой генерации близнецов-клонов закладывает разрешение тупиковой ситуации, не столько силовое, сколько этическое, ибо жертвенный кризис построен на смешении, потере различий; и преступления, возможные в Совете судей, являют нам тождество преступников в форме преступникам в обносках. Во время жертвенного кризиса все антагонисты считают, что разделены невероятными различиями. На самом деле все эти различия понемногу исчезают. Повсюду — то же желание, та же ненависть, та же стратегия, та же иллюзия невероятных различий внутри нарастающего единообразия. По мере ужесточения кризиса все члены сообщества превращаются в близнецов насилия. Неразличение становится наиболее заметно, когда Дредд начинает уничтожать судей так же легко, как ранее мятежников, ибо преступниками для него стали все. Приход новой элиты и новой этики – неизбежно религиозной, на это у Рико ума хватит – вопрос времени. И если Дредд каждый раз без колебаний готов убить брата, то Рико предлагает ему выбор: Создать расу придурков с промытыми мозгами и назвать их судьями – или создать свободные умы и назвать их человечеством. Выбор Рико ясен, как и выбор его брата. Дредду не нужна свобода, он не знает, что с ней делать, ему нужна программа. В Аспене и пустыне он потерялся бы и погиб – но новообретенный блудный отец, умирая, дал ему информацию и новую установку. Так судьба привела Дредда к месту учредительного жертвоприношения. Р.Ж.: Одна-единственная жертва может занять место всех потенциальных жертв, всех тех братьев-врагов, кого кто-то хочет изгнать, то есть попросту всех без исключения членов сообщества. Для того чтобы подозрения всех против всех превратились в убежденность всех против одного, не требуется ничего, или почти ничего. Самая смехотворная улика, самое низменное предубеждение распространятся с головокружительной скоростью и почти мгновенно превратятся в неопровержимое доказательство. Пуля, пущенная Гриффином себе в руку, должна была стать такой уликой против Дредда, обвиненного в побеге и расстреле Совета. Дредд совершенно один, ему враждебны практически все. Из его сторонников органично смотрится только бедняга Ферги, готовый в любую минуту сдать Дредда очередным недоброжелателям, что он и делает постоянно, просто громко называя его по имени – этого достаточно. Рядом с Дреддом Ферги обречен получить пулю – и он ее получает. Женщина-судья Херши и кадет-эксперт декоративны: их линии надуманы и без них мифологический сюжет стал бы четче. Напротив, очевидная взаимная симпатия (непредставимая у Дредда) Рико и д-ра Хейден и даже Рико и робота вполне естественна. Р.Ж.: Окончательное исчезновение различий, обостряющее ненависть и делающее ее предметы полностью взаимозаменимыми, составляет необходимое и достаточное условие единодушного насилия. Для того чтобы порядок мог возродиться, беспорядок должен достичь предела; для того чтобы мифы могли сложиться заново, они должны полностью разложиться. Где всего несколько мгновений назад были тысячи отдельных конфликтов, тысячи изолированных пар братьев-врагов, там снова возникает сообщество, собранное воедино в ненависти, которую ему внушает только один из его членов. Вся злоба, прежде раздробленная на тысячи разных индивидов, вся ненависть, прежде направленная куда попало, теперь сходится к единственному индивиду, к жертве отпущения. Итак, Дредд должен пасть учредительной жертвой для того, чтобы прекратить кризис всепоглощающего насилия и спасти Город от себя самого. Далее переучрежденный культурный порядок с новой элитой, новой иерархией и новыми различениями должен вывести общество на новый уровень сложности. Но так не вышло. В этом мифе Рем убивает Ромула, обрекая Город на смерть. Такие мифы до потомков не доходят просто потому, что их некому донести. Триумф Дредда выглядит довольно смазанным – и это оправдано ситуацией: 108 судей убиты за 2 дня развязки. Глупо приписывать все эти жертвы Рико. Разумеется, судей стали истреблять на улицах, почувствовав их слабость. Финал предрешен. Все руководство уничтожено, личный состав, судя по поведению Херши, дезориентирован и деморализован, так что судьи просто начнут разбегаться и прятаться. Жертвенный кризис не преодолен, так что городу суждено сгореть в пламени мятежей и разрушений, поднимающихся в элитные районы. Затем городом овладеют фримены пустыни, жестко мотивированные религией – но это уже другой цикл, описанный Ф. Гербертом в «Дюне». #Острог_кинозал #Острог_мифы #Острог_рецензии