Рустикализация русскости, продолжение. Пред. часть https://vk.com/ostrog88?w=wall-76705631_986 При этом советский конструкт «русской народной культуры» очень сильно изменил облик культуры русской деревни, ее стереотипный вариант стал преимущественно увеселительным, а эстетически – лубочным. Несомненно, были высокие образцы глубокой культурной работы по воспроизведению деревенских традиций, но после стандартного концерта ансамблей «русской песни и пляски» трудно было понять, почему Пушкин жаловался на унылость русских песен. Русский народ в советском стереотипе оказался вечно веселым и разудалым, а центральное место в его песенной культуре заняли частушки. Рустикализация проводилась даже на уровне словоупотребления – в сфере социальной лексики. Например, если деревенское слово «баба» так и не смогло полностью вытеснить слово «женщина», то слово «мужик» стало приоритетным, почти убрав из разговорного языка слово «мужчина». А понятия старой культурной среды вроде «барышня», «сударь» и пр. полностью устарели. И если слово «господин» как обращение было отменено по идеологическим мотивам, то в остальном мы видим именно отрицание аристократических обозначений социальных ролей. Интересно сравнить это с развитием польской культуры под властью коммунистов: там, наоборот, прежде употребляемое лишь в шляхетской среде обращение «пан/пани» быстро распространилось по всему обществу, став уже к 70-м гг языковой нормой. То же касается и любых других понятий аристократической традиции – за вторую половину ХХ в они не только не устарели, но и вошли в употребление даже у селян. Рустикальный образ русской культуры был выгоден еще и тем, что, отсылая к сельской традиции, не был выраженно христианским, а скорее дохристианским, тем самым помогая советским русским избавиться от ассоциации своей культуры с православием. Более того, фольклоризованная русская идентичность ликвидировала общий пласт старорусской культуры, сузив ее до среднерусских деревенских традиций и тем самым поставив рядом с конструируемыми на сельской же основе украинской и белорусской национальными культурами, разорвав их, что называется, по-живому. Рустикализация «русского образа» в советской культуре шла параллельно с, казалось бы, обратным процессом уничтожения русской деревни. Если в начале ХХ в русская деревня жила примерно так же, как и тысячу лет назад, сохраняя огромное наследие народной культуры, то к концу столетия носителей этой традиции не осталось даже среди старшего поколения. Полное уничтожение собственно деревенской культуры на самом деле не противоречило фольклоризации русскости в городах, потому что сфабрикованная советской вариацией модерна «русская народная культура» могла утвердиться в своем статусе только за счет уничтожения реальной культуры села, придя ей на смену. Эти своего рода городские фантазии на тему жизни простого русского народа не должны были подвергаться испытанию встречи с реальной традицией. Примечательно, что даже деятельность писателей-деревенщиков, старавшихся привлечь внимание общества к гибели русской деревни, на деле лишь помогала утверждению деревенского облика русской культуры. На фоне уничтожения традиционной деревни это вылилось в переключение символического ряда на прочие низы общества – на спивающихся жителей опустевших сел и опустившихся пролетариев. Исконно русское всё более стало ассоциироваться уже не с деревней, а с люмпенами, с мужиком-пьяницей, за которым вообще нет никакой культуры, кроме водки, матерщины и шапки-ушанки. То есть с тем, что в современном «русофобском» дискурсе обозначается словом «ватник». Окончание следует. О. Неменский. Опубликовано в журнале "Вопросы национализма", №19.