Пина Бауш и ее стеклянный мир Чем так привлекателен аутичный, замкнутый на себя мир Пины Бауш?! Ее танцовщики не взаимодействуют. Ни снами, зрителями. Ни с партнерами. Они не отвечают даже на те вопросы, что задают себе сами. Они делают с другими нечто, как будто те - вещи. Они даже с частями собственного тела обращаются так, как будто это протезы. Глаз терминатора. Ухо Линча. Их лица свернуты вовнутрь: улитка даже не пытается вытянуть шейку из раковины. Лица не важны. Значим жест раненного тела. Они никогда не молились. Это мир до мифа. До логоса. Поэтому движения так напоминают пластику умственно отсталых или блаженных. Юродивых и нищих. Пространство пустовато и холодно. Зима. Зона. Мир, в котором они живут, опасен, механистичен и конвейероподобен. Ее знаковый жест – сомкнутые ладони, разящие, как клюв нападающей птицы. И если они любят, то тоже заученно повторяющимися движениями. Многократно повторяя. Как будто другой не способен их услышать. Возраста нет. Они вне возраста. Движение и есть жизнь. Абсурдная. Вне рацио. Движение – духовно как росток божественного. Прикосновение делает не нужным толкование Кто бы меня покачал на ладонях смысла? Кто бы утешил… Кто бы понес Орфеем на плечах свернувшуюся калачиком галактику… Мы ползем по воде. Песку. Глине. Поливаем водой камень. В надежде, что он зацветет. Но мы движемся. Это мир инстинктов. Первичных. Основных. Просто тело живет. Единственная духовность – свободное распадение рук, ног, головы. Отделенных от центра. Не связанных с ним. Оживают картины кубистов …И эти песенки времен войны, поразительно теплые, контрастируют с холодом заученных движений. Пляска смерти. Хочется двигаться. Протягивать руки, ломать жесты, как краюху на двоих. Даже если он не примет. Не увидит. Не поймет. Даже если Другого нет. Другой – это ад. И этот ад ворочается в каждом. Убойные, то бишь с убоиной, праздники Брейгеля. Воз сена Босха. В таком мире я живу, неся за спиной дерево… Мира ли