«Анна Каренина» в формате кабаре Фильма ждала, предвкушала, лелеяла. Разочарована? Скорее, осталась равнодушной. Почему? Попытаюсь объясниться. Мулен Руж рулит: пестро, быстро, искусственно. Цвет, колористика нестерпимо ярмарочны. «Все смешалось» - основной принцип организации. Кажется, англичане воспринимают русских через французов, внося «парижские» нотки, как в цветовую ткань фильма, так и в звуковую (причем здесь аккордеон?!). Так вот какими нас видят?! Или хотят видеть? Слишком много кудельков. Театральность губит реальность. Это пересказ для тех, кто Анну Каренину не читал и читать не будет. Слишком много фестончиков, китайских ширм (кармандельских?), балетных поз, всего искусственного. Недостоверного. Разрушено мироустройство Толстого, трагичное, взыскующее, исполненное исканием истины. Просто праздничная кавалькада. Куда? Зачем? Для чего? Какая-то кабацкость с лейблами известных марок. Брендование заменило волхование. Диор более ярок, чем Анна. Она лежит в постели Медузой Горгоной, отсылая к логотипу Версаче, блистая на балу узнаваемыми драгоценностями. «Секс в большом городе» 1874 года. Что уж они подобавляли? Чего не хватало, по их мнению, Толстому. А ведь это тот Стоппард, чей Розенкранц и Гильденстерн мертвы и живы одновременно. Уж перекраивал бы до конца, чем половинчато, с оглядкой на успех. Делайте из этого, балеты, мюзиклы, комиксы, фэшнсъемки, только не называйте это именем, данным Толстым Анна с вогнутым лицом пьет чай из стакана, стоит, опершись о притолку, отвязно занимается любовью. Со своей папильоточной завивкой среди версальских боскет и куртин она, скорее, здесь французская жена Сомса Форсайта, чем русская дворянка. Лучше бы сделали блокбастер «Анна К. в городе грехов». Вполне эстетично. Героиновый шик Аутентичности хочу? Не чувствовала в этом своей русскости. Картины, музыка того времени сохраняют аромат подлинности, в фильме они не востребованы. Вронский смешон и жалок, и человечности только что в бедрах с рыжими волосками. Ему бы в Золя и Мопассане витийствовать. А он с перегидрольными кудряшками - всадник белой лошади по имени «смерть». Анна вертлява и вовсе не умеет себя вести. Джуд Лоу сам адюльтерщик и сердцеед вызывает доверие и… недоумение. Поэтому, наверное, он в конце на зеленом лугу с двумя детьми Кукольный домик нашпигован бутафорией, дорогой и яркой. Явный палимпсест (алкогольный? «лоскутная память»?) - «из-под вторника суббота», - как говаривала моя бабушка. Нет цельности. Русскости. Как любой аэропорт мира с одинаковыми бутиками. Картонные страсти, поверхностные чувства. Вторичность, третичность, четвертичность. В какой-то момент поймала себя на мысли, что это напоминает бессоновский «Пятый элемент». Те же пластик, пестрота, эпатаж. Искусственная среда, выдуманные чувства. Сразу понятно, что она не устоит. Выбора нет, нет того, что называют расстоянием между возникновением желания и его удовлетворением. Культурой то есть. Может, я неправа, и это другая культура?! Что отличает муляж от настоящего плода? – На него не садятся мухи. Он не вызывает чувств. Он вторичен. Но ведь и анатомический театр культурен. Вспоминаю Жизель Матса Эка. После нее не могла спать. Слияние музыки и пластики, современности и романтизма, искренности и вершин мастерства. Сказать, что была затронута, не сказать правды. Это самое сильное мое переживание за последнее время. Естественная гармония в выражении больших чувств, пиковых переживаний, современных и соединяющих три века. Мое тело не танцевало, но жило в их телах. Было больно, страшно и …светло. Цитирую: «Матс Эк предъявил миру блаженную с сознанием чистым как лист бумаги, за бесноватостью которой скрывается исключительная личность и чьи естественность и искренность кажутся обычным людям патологией». Желание любить и жить оказалось горячечным бегом. Но ведь история Анны в чем-то и истории русских девушек, наивно искренних, обманутых незнанием, неискушенностью, мужчинами, которые знают, что это игра и она конечна. То, от чего Толстой отводил глаза в силу воспитанности и щепетильности, здесь манково преподносится: от корсетов до презерватива… И ритм, навязчивый ритм, ускоренный, суетливый. Ритм машины, животного. Ритм, не оставляющий места свободе и человечности. «Ах, эти смешные, нелепые русские не могут наслаждаться жизнью, легко относиться к ней, скользить по поверхности!» Чувственность ведь в мелочах, деталях, остановках. О чем говорит Анна с папиросой? Это ведь не о душевных муках, боли нечистоты. Чем я раздосадована? Тем, что не испытала живых переживаний, что картинки менялись слишком быстро, что не втрачивалась в это? Не приняла эту форму, которая уничтожает содержание. Ведь читала «Анну Каренину» многократно. Способность различать типы характеров оттуда. Была настолько увлечена ею, что с моей детской подружкой Ритусей, при взгляде на человека перешептывались: «Стива?»… Этот фильм мне повторил о цинизме, продажности, испорченности жизни и ничего о моральном выборе, этичности поступка, сомнениях, стыде, вине, раскаянии… Получается, что роковое решение Анны – это не этический выбор, а следствие приема морфина: медикализация вместо нравственного выбора. Чуть попозже и доктор F. подсуетился бы. И великого романа не было… А была бы история болезни. Или такой случай на железной дороге… Я хочу верить в силу чувств. Я верю в силу страдания и искупления. Я верю в человека. А фильм? – Пройдет и это.