О выставке Школы Филонова в Мраморном дворце. Да, это не о красоте. Отнюдь. Что-то другое. Мощно. Сильно. Психомахия. Борьбы душевных сил с внешними врагами. Или собственными демонами? Полотна большие, рассчитанные на громадные пространства. Взгляд сверху. Взгляд Бога. Как у Петрова-Водкина, чтобы было видно, что земля круглая. Опрокинутость. Или чтобы далеко-далеко, как на рисунках детей. Чтобы и даль, и близь, и изнутри, и снаружи. И как на Иконах Жития, с картиночками каждого события по контуру фигуры («Манхеттен»: «мы там не бывали, конечно, но знаем, как загнивает капиталистический Запад». Именно там много полуобнаженных женских фигурок). Многоуровневые рисунки – попытка передать внутренний мир? Надежда? Ожидания? Деталей так много, что не углядишь. Все рассыпается, сыплется, просачивается, рассекается на обломки, почти атомы. Точки. Не понятно, где центр? Важное? Самое важное? Помещается все: изнутри и снаружи, даль и близь, габитус и душа, вчера и завтра. Композиции сложные, распадающиеся на все более измельчающиеся подробности. Переплетение сосудов, желез, мышц, жил. Кровеносная система пролетариата? Пэчворк, повторяемость паттернов, лоскуты, сшивки. Шьют гомункулуса. Нового Франкенштейна? Пространство плотно заполнено. Фигурам тесно, да они стеснены может быть, поэтому лица искажены, как и тела. Скученность. Даже крысы не выживают в тесноте. А людям затхлость, теснота тюрем, больниц, присутственных мест придают окраску, тень нежити. Мельтешение. «Советский народ формируется». Фильм ужасов. Как он там назывался? «Эволюция»? Потом у Шемякина будет поток Гофманиады в этой же стилистике. Осколочность. Разбитость зеркала. Слишком острые, мелкие кусочки. Больно. «Сказка сказок» и «Ежик в тумане» - продолжение… Такое пространство бывает на рисунках народов Севера. Не так , как видят, а так, как надо. Чтоб был понятен смысл. Существенное. Поэтому тотем (почти), «Мудрость» так похож на индейского божка, под правой рукой которого, то ли скальп, то ли покоренный народец. Зато на голове вместо тиары, земной шар, поддерживаемый каноническими фигурами то ли рабов Микеланджело, то ли антиками. Вторая скульптура. Их всего две - отрубленная голова. Античный раб? Лаокоон? Мученики революции. Тесно и мыслям, и словам. Поэтому «улица корчится безъязыкая» Отчего такая плотность? - Страх оставить незаполненным пространство ? «Необычно большие рисунки, занимающие практически весь лист, отражают либо агрессивность, либо экспансивность, стремление к самораспространению и грандиозные тенденции, выплёскивающийся вовне потенциал.Люди с чувством приниженности или неадекватности могут также выполнять рисунки большого размера в результате действия компенсаторного механизма. Когда это имеет место, в рисунке обычно можно обнаружить и другие признаки наличия конфликта и беззащитности.». Из Общего руководства к интерпретации рисунков Цвет радостный, красный, синий, зеленый при драматичности, даже трагичности изображенного. Откуда эти краски? Тяжелые годы. Что-то осталось от старого порядка от старого порядка, загородки, защищающие деревья, дворы… Но людишки маленькие, как на полотнах Брейгеля, копошатся, суетятся, куда-то бегут. Разворошённый палкой муравейник. Отсутствие страха перед цветом. Пестрит. СИБИРСКИЕ ПАРТИЗАНЫ лубочно-нарядные. Собака с ошпаренным боком, так, что видны ребра. Практически экорше. Сюда бы рядом «Масленицу» Кустодиева с распахнутой бобровой шубой Шаляпина. – Праздник. Что с чувствами? Повешенный революционер ужасен, как и ствол сухого дерева, из которого сделана виселица. Четкие раздел нею между живыми и не-. Фигуры капиталистов гротескны, непропорциональны (то слишком высокие, то низенькие, то толстые, то слишком худые. Тело рассказывает о социальной страте). В правом верхнем углу мужская и детская фигуры то ли в средневековых костюмах, то ли в римских туниках. Кто? О чем? Почему-то фон из полос, как флаги. - Не понятно. Не успевают чувствовать. Все бежат, сметенные, смятенные ветром истории. Некогда?. Выживают и борются. Любви нет. Голая страсть. На любовь нужны время и … свобода. Отсутствие романтики, как и теперь. Всеобщая угловатость. Торчат, топорщатся углами . Пластичность, гибкость, материала потеряна. На это требуются время и пространство. А его нет Гендер размыт. Расплющен, сдвинут. Растекся. Это не важно. Важно, что пролетариат борется. Обнаженка только в растленной Америке. Тела неправильные. Тела боли, истощения, нехватки. Дефекта. Тела травмы. Женские тела уродливы перед взглядом другого. Иногда их контуры обведены белым . Как у Шиле. Изображений детей мало. Ваня, сын одного из героев «Ревизора» с куклой, где молочные груди в два ряда. Голод увеличивает желание. И все-так мир слегка игрушечный. Его можно сдвинуть, сломать. Переделать. Или брейгелевские людишки, или монументальность, приближенность к главному. Как слишком громкая речь: иначе не услышат - Карикатурность? Гротеск? - О, да. Объяснить несмышленышам. Докричаться до глухого. Проорать свою правду. А ведь авторы люди достаточно образованные. Социальный заказ? Зачем Филонов пририсовывает «спинки», формулы? - Укрупнять знаки, доводить их до уровня символа. Все эти вычеркивания до плакатного «Нате». Взгляд без сожаления. Констатирующий. Взгляд землемера (Кафка), кем работал Платонов? Энтомолога? Объективного наблюдателя. Нет причесанности, намека на гламурность, лаковость. Портреты выполнены еще более строго, чем в жизни: важно не пропустить ни одной неправильности лица, морщинки, выступа, оспины, порввашегося сосудика, жилы. Как если бы главным было напряжение. Вообще герои работ настолько устремлены вовне, что не остается внутреннего пространства. Оно сдулось. Главное – вперед со всеми. Внешний мир довлеет над внутренним. Тут не до особых рефлексий. Лица истовые. Фанатичные. Не могу уловить, что в них. Но это очень напоминает лица Григорьева на выставке у Фаберже. Да, одно время. Вполне рифмуются. Перекликаются. Эхо друг друга. И это не потому, что одно время. - Одно отношение Но откуда вдруг появились такие лица. Их не было на выставке Неоклассицизма в корпусе Бенуа. А тут вдруг вынырнули из людской массы. Мне казалось, что впечатлят рты, орущие, вопящие в неистовстве общего движения. Ан-нет. Поразили ступни ног, исходившие, истертые, умученные. Помню, как тетя Женя, работавшая фельдшером в колонии, рассказывала о ногах зеков. Именно так. Истертые брожением. Бессмысленным и беспощадным. Ноги уже не носят. Изможденные. Еда имеет общий характер символа. Вообще еда. То, что можно съесть. Да, народец Платонова. «Чевенгур». Сто лет назад. Современно. Теперь такие люди в транспорте. Рты, издерганные матом, злые, тревожные, опасливые. Готовые взорваться в любую минуту. Хотя цветут стихи. Даже в дождь. Транспорт ходит. Но что-то изменилось в атмосфере, как не галантерейно это звучит. Авторы работ молоды, с гимназическим образованием, кажется. Они молоды и … живы. И им все можно. Как им кажется. Поэтому оторвались на костюмах к Ревизору. Пиршество красок, фантазий. Вполне современные плащи, которые сейчас на улицах, с фотовставками, пейзажами, лицами на подоле. Здесь нет Гоголя, а есть окна Роста. Карикатура. Гротеск. Плакат. Некогда додумывать о внутреннем мире. Все – вовне. Откуда эта истовая вера? Убежденность в правоте. Вдруг пропала возможность сомневаться, способность размышлять. Как и теперь. Слишком подробные объяснения. Детализация до шизоидности. Целое теряется. В чем поэзия? - В простоте лиц, которым нечего скрывать, что внутри, то и вовне. Когда полость сдута, ссохлась до внешнего облика. Импрессия стала пафосной экспрессией. Руки часто нарочито выделены. Рукастость – доблесть. Видно, сколько часов работы отданы даже маленьким рисункам. Меня очень задели работы Софьи Закликовской. Своя линия. Свой голос. Что-то удивительное свежее среди хаоса Смотреть обязательно. Как обязательны к прочтению уроки истории.